AF2011-A1 «Second Century»

Калибр: .45 ACP (11,43 х 23 мм)
Боепитание: магазинное, 16 патронов
Двухствольный самозарядный пистолет который также называю "20-11". Его выпускает и создала оружейная компания Arsenal Firearms. На разработку этого пистолета ушло шесть месяцев работы, презентовано весной 2012 года к столетней годовщине Colt. За один выстрел выпускает синхронно две пули. Заряжается магазином на 16 патронов, он представляет собой два параллельных магазина по 8 патронов, скреплённых общим основанием и вставляемых в рукоятку как единое целое. Как эта пушка попала в Зону не известно, ходят слухи что её продал один из американских сталкеров туристов который очень хотел вернуться домой, о судьбе сталкера ничего не известно а вот ствол остался в Зоне.
Количество:3
Стоимость:8 Медуз,3 Выверта
===
ВСС "Модерн"

Калибр: 9х39 мм
Вес: 3,1 кг
Длина: 894мм
Длина ствола:200мм
Боепитание: магазин, 20 патрон
Винтовка Снайперская Специальная - бесшумная снайперская винтовка. Создана в ЦНИИ «Точмаш» в Климовске в начале 1980-х годов под руководством Петра Ивановича Сердюкова. Предназначена для вооружения подразделений специального назначения. Данная модель отличается более удобным и легким прикладом, рукоять покрыта эластомером для большей удобности при наведении на цель, даже если рука вспотеет она не будет скользить по рукояти. Ствол сделан на заказ и полимерного сплава что также уменьшило вес и увеличило надежность. Прицел заменен на более новый с большей кратностью а магазин был заменен на более большой от АС ВАЛ
Количество:1
Стоимость:"Золотая рыбка" х5
====
FN F2000 "Разведчик"

Калибр: 5.56x45 мм NATO
Длина: 694 мм
Длина ствола: 400 мм
Вес: 4.6 кг
Боепитание: магазин, 60 патронов (любые магазины стандарта NATO / STANAG)
Модульная система F2000 разработана фирмой Fabrique Nationale Herstal и впервые представлена публике в 2001 году, а начало разработки датируется первой половиной 1990х годов. Основными особенностями F2000 являются, помимо ставших уже традиционными схемы буллпап и модульной конструкции, еще и полная "двусторонность" оружия, достигаемая не только расположением органов управления так, что их можно достать любой рукой, но и выбросом стреляных гильз не вбок, а вперед, что позволяет стрелять из винтовки с любого плеча без необходимости в каких либо изменениях в механизме оружия.Данная модель полностью(кроме глушителя) покрыта камуфляжной окраской что придает ей незаметности при использовании стрельбы из укрытия. Также был заменен прицел на компютерезированый и магазин на более емкий, и не съемным глушителем.
Количество:1
Стоимость:"Мамины бусы" х5
===
Томпсон М1928 "Прошлое"

Калибр:.45ACP
Вес:4.9 кг
Длина: 852 мм
Длина ствола: 267 мм
Боепитание: 20 или 30 патронов коробчатые или барабанные на 50 и 100 патронов
Джон Томпсон (John T. Thompson) начал разработку пистолетов-пулеметов в 1916 году, основав компанию Auto-Ordnance. Он приобрел патент американца Джона Блиша (John Blish) на систему замедления отката затвора при помощи трения, которую затем использовал в своих конструкциях. Первые образцы своих пистолетов-пулеметов Томпсон представил в 1919 году, а серийное производство началось в 1921 году, на заводе компании Colt Firearms Manufacturing Co. M1928 - также известен как "Navy model" (Флотская модель). В исходном варианте имел частично оребренный ствол с дульным компенсатором, пониженный за счет увеличения массы подвижных деталей темп стрельбы. Выпускался как с вертикальной передней рукояткой, так и с деревянным горизонтальным цевьем. Как это Легендарное оружие попало в зону не известно. Но кто-то к нему руку все таки приложил установив вместо штатного прицела коллиматорный, а также перебрал весь механизм который выглядит как новый.
Количество:2
Стоимость:"Вспышка" х7
===
RHINO 60DS "Носорог"

Вес: 937г.
Длина: 266мм
длина ствола:152,4 мм
Калибр:357 Magnum, 40 S&W, 9х21 мм
Боепитание: 6 зарядный гексагональный барабан
Chiappa Rhino является револьвером производства Chiappa Firearms в Италии под патрон .357 Magnum, .40 S&W,а также 9?21mm. Наиболее отличительной особенностью является то, что ствол находится на низком оси по сравнению с большинством других револьверов, так как он стреляет от самой нижней камеры барабана,вместо стрельбы с верхней камеры.Это сделано для того, чтобы уменьшить подброс ствола, направляя отдачу в запястье стрелка,а не над ним.Еще одной отличительной особенностью является то, что поперечное сечение цилиндра гексагональным(шестигранным) вместо цилиндрического (хотя и с закругленными углами); это призвано снизить профиль оружия в скрытом положении при переноске.
Количество:3
Стоимость:"Лунный Свет" х6
===
Броня Неизвестных"Астрал-14"

ожог 100%
электрошок 100 %
удар 100 %
разрыв 100 %
хим. ожог 100 %
взрыв 100%
пулестойкость 100 %
радиация 100 %
Данных нет
Количество:6
Стоимость:10 Вывертов

В зоне много странных и необъяснимых явлений...как вечные двигатели местной техники,которые всегда заведены и не глохнут...болотные фантомы...
Так есть ещё одна загадка... столь же непонятная...удивительная...и кровавая...
Существуют некие,как их прозвали сталкеры, Ящики Пандоры. Такие непримечательные сундучки черного цвета, появляющиеся как-то хаотично...и обычно тогда, когда есть очень острая необходимость в чем-то...Множество сталкеров, спасаясь от неминуемой смерти, ища укрытия, истекая кровью, облученные ...когда уже нет ни одного шанса на спасение... находили их...В самом же ящике всегда была наилучшая экипировка,патроны,медикаменты,продовольствие...Почти всегда этого хватало что бы спастись и ещё на оставшуюся жизнь...Но Зона не столь проста...И за все требует платы. Ящик Пандоры не стал исключением...Спустя пару недель Зона соберет кровавую длань...
Многие сталкеры просто сходили сума от голосов,видений , кошмаров, брали пулемет и давай ложить своих...целые лагеря убивались таким образом...кто-то ночью резал своих друзей...а потом они удалялись в неизвестном направлении,оставляя горы трупов,ведь с виду обычные сталкеры...почему бы не принять на ночлег?...кого-то преследовали волны мутантов...одна за одной, одна за одной...даже первоклассная экипировка из ящика не могла защитить...Правда, были и те,кто смог выстоять, и пережить осады, голоса в голове...но все они становились изгоями, ибо никто не желал их принимать,а вдруг он тебе ночью глотку чик...и все...Поэтому их редко кто видит...и многие наверное уже сгинули...

-Вот такая история...
-Чушь собачья...не верю я в эти ваши байки...
-ну не скажите, товарищ ученый, я сталкер опытный...многое повидал...многое видел...
-Ну вот мы и на месте...начнем замеры...
Спустя время...
-думаю все...
-Яйцеголов,подойдите сюда!
-Попрошу меня так не называть! Я научный сотрудник высшего класса! И не ...что это?
Возле стены стоял неприметный черный,как ночь,ящичек
-Не может быть...ну только ввиду начного интере.....аа....аарргххх......
Багровая кровь оросила черный ящик...кряхтящее и дергающееся тело ученого упало на его и спустя пару минут охладело
Сталкер медленно вытащил нож из шеи ученого и вытер его со словами:
-Ещё одна душа для моего долга...
и молча удалился....

По деревне шел старик. Полусгнившие от вечных дождей и ветров домишки косились куда-то в сторону бугра, трухлей посыпая участки своих обитателей. Слепые окна, разинув свои черные пасти, таращились на сгорбленного, усталого путника, который шел по краю глубокой колеи, на дне которой вода покрылась легкой изморозью. Грязь застыла за холодную ночь, и дед не увязал в ней, как в прошлый раз, когда приезжал сюда. Прошло уже очень много лет, многих домов не было и в помине, дорога искривилась и теперь уходила куда-то вправо, но старческие глаза узнавали-таки родные места, и слезились от радости. На вид немощное тело старика легко переносилось через глубокие рытвины на земле, не оставляя следов на промерзлой земле, и только согнутая спина выдавала его истинный возраст, да приглушенные стоны при каждом махе ноги говорили о том, какими усилиями дается деду каждый шаг. Он двигался вперед, закутавшись в длинный коричневый плащ. При каждом махе один из рукавов развевался на тихом, но пробирающем осеннем ветру. Когда-то рукав был привязан к плащу, но нитки торчали во все стороны, обозначая место разрыва рукава с темной, местами порванной одеждой старика. Капюшон закрывал почти все его лицо, открываясь лишь на миг, когда человек с усилием преодолевал особо широкие и глубокие рытвины. Дед спешил к своему дому, что находился почти на самом краю деревни.
Он оставил его много лет назад. Дед, исходивший пешим ходом столько, сколько не каждый проедет на машине за всю свою жизнь, возвращался в родные места совсем не так, как ушел из них: медленно, проникаясь каждым шагом. Он вспоминал, каким он был тогда, когда отправился в свой долгий путь длиною в жизнь.
Старший и малой давно уехали из деревни искать лучшей доли в городе. В деревне остался один его сын, Григорий. Пока не было отца, успел завести семью и крепкое хозяйство, разводил овец и продавал шерсть. Это дед узнал за ужином, когда дружная семья уселась за праздничным столом. У деда появился внучок, маленький и любопытный Ванюшка. Когда он узнал, что приехал дедушка, то бросился встречать его и первый добежал до старика. Так сильно дед не плакал уже лет двадцать, но это были слезы радости, а потому старому их простили. Он сидел во главе стола и все расспрашивал и расспрашивал, кто как живет и что произошло во время его отсутствия. Старик буквально светился от счастья, и улыбался во все оставшиеся зубы.
Ночью, когда все уже легли спать, дед вдруг встал со своей кровати и вышел в сени, аккуратно прикрыв за собой дверь. Он вышел в холодную ночь и долго смотрел, как чистое темное небо сначала прорезают звезды, одна за одной, будто капли с кисти нерадивого маляра, а потом появляется свечение у месяца. Дед мечтал увидеть это небо не из-за металлической решетки, а вот так, просто стоять под открытым небом. Слезы текли по щекам деда, старые ноги подкосились и он сел в холодную траву у порога, прислонившись спиной к дому.
Внезапный ночной шорох заглушил все остальные звуки, заставив притихнуть даже ускорившее было ритм сердце. Дед задержал дыхание и рывком поднялся, не издав при этом ни единого звука. Закрыв глаза, скользнул во тьму от дома и бесшумно пробежал до другого конца. Там, во дворе, лежал топор, которым Гришка колол дрова для старой деревенской печки, чтобы жена могла испечь пироги. Но мысли деда переключились на топор, и вот уже тень крадется среди кустов, ориентируясь на все усиливающийся шорох. Мысли исчезли, осталось только одно желание - уничтожить врага, не дать ему навредить его близким! Дед сунулся вперед, и из-под забора, откуда доносился шорох, с мявом ломанулся кошак, держа в зубах рыбку с праздничного застолья, которую Ванюшка кинул ему под стол. Кошак собирался поужинать в тишине и покое, но его услышал дед. Гулко стучало сердце, топор выпал из единственной ослабевшей руки, а старик вернулся к крыльцу, привалившись к входной двери. Боль в голове становилась все сильнее, но вдох, другой - и все прекратилось. Дед перевел дыхание и вошел в приятный жар дома, шаркая, дошел до своей кровати и с кряхтеньем завалился спать...
Утро встретило старика пением последней перед суровой зимой птахи, отбившейся от стаи и призывно поющей на ветке за окном. Уже падали первые, еще несмелые хлопья, становясь водой в рытвинах на дороге за воротами. Солнце било в глаза, но дед решил еще немного понежить свои больные кости, да и спина на мягкой перине почти не болела. Но все же ему скоро пришлось встать, дабы поспеть к завтраку со всей семьей. Сын уходил на работу к ферме, обещал вернуться только вечером, а его жена, Маша, уходила к подругам в соседнее село. Ванюшку решено было оставить на деда, да и потом, мальчуган не мог сидеть на месте и все время норовил куда-нибудь умыкнуть. После того, как все домашние ушли, дед прилег на кровать отдохнуть, а Ванюшка уселся на кровати рядом.
- Деда, а деда!
- Что, Ванюшка?
- Расскажи мне сказку!
- Да я и сказки-то все позабывал. - лукаво прищурился дед, одним глазом смотря на внука.
- Ну деда! Я же знаю, что ты все-все сказки знаешь, ты же ходил!
- Я-то? Правда твоя, внучок, ходил я много и далеко, вот только сказки-то мне читать не приходилось,- с грустью сказал дед и вдруг устремил взор куда-то в окно.
- Ну деда! Расскажи тогда, куда ходил и где был, пожалуйста!
- Расскажу, только деда поспит, а вечером тебе расскажет сказку...
Этим же вечером внук сидел на коленях у деда и слушал долгие истории из жизни старика, вскоре заснул и старик донес его до кровати, уложил и единственной рукой погладил внука по голове. Подоткнул одеяло под высунувшиеся босые ножки и ушел во двор. Небо, как и в прошлый раз, капало звездами на темное полотно, и старика опять оставили силы. Он безвольно привалился к стене и принялся глубоко вдыхать ночной воздух. Воспоминания нахлынули рекой, и дед закрыл глаза...

Начало пути
Когда в сорок втором пришла война, многие не поверили страшной новости и так и остались в селе ухаживать за скотиной да за землей. некуда было идти и ему, тогда еще молодому восемнадцатилетнему парню. Отец работал в поле, гнул спину, дабы обеспечить семью хлебом и какими-никакими деньгами. К голоду и холоду было не привыкать, советское правительство ясно давало понять, для чего ему был нужен пролетарский класс в таких вот деревушках, но хоть особо и не трогали: невыгодно было переть в глушь и пытаться выбить что-то у и без того бедных крестьян. Так прошел один год, а затем нагрянуло то, что до сих пор заставляло стариково сердце судорожно сжиматься. Тогда он впервые увидел черные глаза войны, услышал плач матери о своих детях.
Ему только исполнилось девятнадцать. Немцы были километрах в пятидесяти, но у местных сохранялась надежда, что их не тронут, а просто отберут скотину и хлеб, на время поселятся в домах, а потом уйдут дальше. Тем более, что из села, где побывали фашистские войска, что в ста с лишним километрах от родного, вернулся один крестьянин и принес последние новости. Размеренная сельская жизнь сменилась канонадами и свистами падающих в пике самолетов: война обожгла в первый раз: маленькую деревушку немцы, по-видимому, решили превратить в тренировочную мишень для своих неопытных летчиков. Сначала бомбили примериваясь, а затем уже беспорядочно осыпали все селение. Те, кто не успел выбежать из домов, навсегда остались клочьями среди остатков разорванных черных бревен, а те, кто успел выбежать, попали под пулеметные очереди поливающих село самолетов. Выжили немногие, схоронившись в подвалах и молясь богу, чтобы тот спас их. И он, видимо, услышал, немецкие отряды зачистки, что добивали все живое, оставшееся после бомбежки, не прошли по деревне, да и проходить-то было не по чему.
Прошло пол дня. Когда парень, отпихнув младшего брата от люка в полу, решился приподнять его, тот не поддался. В яме, куда складывали всякий хлам и использовали вместо кладовой, вместе с ним спрятались два брата и отец. Едва крышка немного поддалась, как едкий черный дым хлынул в ноздри, вызвав приступ дикого кашля. Тьма и едкие пары заставили людей вырываться любыми средствами из своего убежища, которое теперь грозило оказаться склепом. Откинув крышку и отойдя от лестницы, они долго со страхом ждали, что вместе с тусклым светом, пробивавшимся сквозь пелену дыма, к ним ворвется струя пламени от немецкого солдата, ведь карательные отряды снабжались именно этим оружием: огонь заметал все следы. Но прошло пару часов, и старший из всех братьев решил вылезти наружу. Сквозь едкую гарь он смутно различал очертания балок, деревянных обрубков, горящих как спички. Тут некогда стоял их дом, подвал был посреди сеней, а теперь где-то там, над клубами черно-белого пепла вперемешку с ядовитым паром, серело небо, вокруг были только смерть и разруха. Руки не желали слушаться, а обугленные половицы предательски проваливались в темную мглу внизу. От села остались одни головешки, скотины не осталось вовсе: немцы снарядов не пожалели, летчики, видимо, приноровились во время этого «боя» и не оставили ничего. Фашизм показал свои клыки, оставив выжившим оплакивать погибших, коих было больше чем половина человек на селе.
Жизнь началась заново. Нашли кой - какие инструменты, чудом уцелевшие в огне и под снарядами, убрали неразорвавшуюся бомбу, которая в черной воронке лежала посреди разодранной полосы земли, некогда бывшей дорогой, собрали всех покойников и то, что оставалось от тел несчастных, и начали делать гробы. Память об этом событии была настолько отпечатана в голове, что у деда невольно сжались кулаки и гулко забилось сердце. Он крепче вцепился единственной рукой в старую вагонку, которой был обшит дом. В памяти всплыло лицо отца, сосредоточенное и хмурое. Все село собралось у опушки недалеко от месте, некогда бывшего их общим домом. Никто не говорил ни слова, все были заняты каждый своей работой: кто-то рубил деревья, и стук топора с каждым ударом пронзал тишину острием, кто-то судорожно выдирал из обломков ближайшей хаты гвозди, а кто-то просто собирал тряпье и тащил его в кучу рядом с покойными. В тот день их было двенадцать человек. Отец, три брата, семья соседей и пять односельчан с разных домов. Из женщин остались только грудная малышка и старуха, которую чудом не зашибло провалившейся крышкой ее подвала. У старухи была перешиблена правая рука, но она продолжала собирать тряпки, всхлипывая при каждом шаге.
Куча покойников и двенадцать живых людей, в одночасье ставших вдовцами и сиротами, без крова и сил к существованию. Двенадцать людей было в то утро на опушке леса, собирающих своих родных и близких людей в последний путь. К вечеру к покойным присоединилось еще четверо: умерла бабка, присев рядом с кучей тряпья, что натаскала, умер грудной ребеночек, судорожно вдыхая воздух, наполненный трупным ядом и гарью. Погиб мужик, который пошел посмотреть на остатки своего дома и нашел еще одну не взорвавшуюся бомбу, споткнувшись об нее. Видимость в черном дыму не превышала и трех шагов, но взрыв заставил еще одного человека пойти в село искать товарища. Он так и не вернулся, но те, кто остался доделывать свою работы, не пошли за ними и не стали помогать им. Эта отрешенность, безнадежность и осознание конца всего снова овладели стариком, и он вонзил ногти, почерневшие от времени, в доску, и вдохнул, но грудь сжалась и не пропускала воздух.
Восемь человек стояли посреди гробов в этот вечер. Никто не считал убитых, никто не оплакивал павших. Оставшиеся в живых смотрели на один гробик из маленьких стволов березок, обмотанных длинными тряпками, чтобы те не разъезжались. В нем лежала маленькая девочка, одна из десятков убитых. Потом драли мерзлую землю, выкапывали обгорелыми досками куски и выкидывали ее подальше, освобождая место в земле для погребения. Время уходило быстро, но к глубокой ночи, почти в полной темноте, отец еще выламывал куски из очередной ямы, а сын смотрел и смотрел на деревянные короба, прижимая к себе братьев…
Следующий день встретил их морозным туманом и ярким солнцем. Ночной ветер унес пелену, висевшую над селом, но принес морозы и стал выть между деревьев, пугая младших братьев. Хоронили покойных без молитв, опуская гроб в яму и, крестясь, забрасывали кусками еще сильней затвердевшей за ночь земли. Те, кого собирали по частям, уже не истекали, но гробы пристали к земле ледяной кровью, и красные следы под местами, где они были, впитались в снег. Восемь человек стояли над гробами, а отец невидящими глазами смотрел на своего младшего сына, который не плакал, но держал старшего за палец и порывался уйти подальше. В полдень восемь человек собрали все скудные припасы и двинулись в путь. Оставаться в родном селе было смертью, а в соседнем, до которого было около ста километров, у них могла быть надежда на жизнь. Они шли, напялив на себе все тряпье, что нашлось у них, шли посреди струй снега в домашнем, восемь человек.
Через два дня отец невидящими глазами смотрел на младшего сына, который замерз и лежал на земле, закрыв синие веки и сжав синюшные губы. Отогреть было нечем, еды не осталось, и уже семь человек через три часа продолжили свой путь, оставив в земле еще одну жертву войны…

Словно челюсти, смерть вновь сжала сердце старика, но тот дернулся и смог приподняться с земли. Отзвуки сердца раздавались в голове, как колокольный звон, окровавленная ладонь сжималась и разжималась: ногти вонзались в кожу и плоть, но судороги не прекращались. Выступили слезы, и старик посмотрел на небо пустым взглядом, уловив белые всполохи то гаснущих, то зажигающих свой вечный огонь звезд. Память била старика, заставляя закрываться глаза, застилая их слезами, перекрывала воздух, заставляя горло не пропускать ничего, но старик боролся. В очередной раз взглянув на небо и судорожно вдохнув, он увидел как

Шесть человек шли по бескрайнему лесу. Ветер и метель заметали их следы, губы синели, а руки отказывались двигаться. Отец ничего не говорил, он просто шел и шел среди белесых стволов, опираясь рукой на оторванную где-то палку, а другой держал за плечо среднего брата, не давая ему упасть, оступится. Старик был там, на месте старшего, шел впереди, ища глазами путь в белой мгле. Руки уже не чувствовали ничего, вены были вздувшимися и синими, ноги жгло, как огнем, но он упорно шел вперед. Деревья плыли перед глазами, седой снег укутывал со всех сторон, шептал, что нужно остановиться, смириться с судьбой и оставить надежду. Земля тянулась к голове, заставляла все ниже и ниже нагибаться к ней, манила, и все чаще глаза стали закрываться. Шаг стал сбивчивым, но сон вмиг улетучивался, как только тело начинало падать. В эти секунды между сном и явью, боль исчезала, чувства притуплялись и перед глазами не проносились гробы, кровь, горящие деревья и только снег струился с неба между деревьев, возвращая сознание. Глаза уже почти не видели, но ноги шагали и шагали. В эту ночь, на привале между двух поваленных стволов, их стало на одного меньше: умер еще один старик, шедший с ними все это время. Он остался лежать там, припорошенный белыми хлопьями, между двух деревьев. Такой была война, и она брала свою дань.
Дошли до села вчетвером, на коленях выползли на дорогу, где их и подобрала телега, ехавшая из деревни. Все в спешке покидали родные места, немец был рядом, а судьба таких же сел была всем уже хорошо известна. Так начался путь странника

Который теперь, безвольно опустившись на колени, поднял голову вверх и все смотрел и смотрел на тысячи огней. От слез они казались ему ярче солнца, но он не закрывал глаз. Из дома неожиданно выбежал Ванюшка, увидев деда, сидящего на земле, поднял шум и переполошил весь дом. Старику помогли подняться, отряхнули и повели в дом. Силы оставили человека, и тот завалился на кровать, в забытье положив единственную руку под голову и бормоча что-то. Еще долго он ворочался и не мог уснуть, а потом вдруг отключился и затих.

Война обожгла во второй раз. Отца забрали на фронт. Грубо, ни о чем никого не спрашивая, вошли в барак, где ютилось еще человек двадцать, как и семья старика, беженцев. Шли вдоль деревянных настилов, громко спрашивая о том, есть ли в бараке мужчины старше двадцати лет. Два брата смотрели, как их отца и еще нескольких мужчин вывели на улицу и там стали что-то объяснять. Сквозь неплотно прикрытую дверь, обитую тряпками и утепленную чем только можно, доносилась сначала чеканная очередь слов тех людей, что пришли в барак, а затем крики тех, кого вывели. Голос отца говорил, что у него двое сыновей в хибаре, что он не может их оставить, но ему отвечали про долг и родину, слышно было отрывками, но суть разговора старик тогда понял. Внезапно кто-то завизжал, и к двери понеслись гулкие шаги. В барак ворвался обезумевший мужчина, хозяин койки у окна, самой холодной и неуютной. Захлопнув дверь на засов изнутри, принялся орать что «не намерен дохнуть как собака», «гореть вам, сукам, в аду». Никто не пытался ему мешать, обитатели барака не двигались с места, а крик разлетался между старых деревянных стен, как испуганные летучие мыши разлетаются при зажигании факела в темной пещере, веками не оскверненной ни единым лучиком света.
Раздался сухой выстрел, едва слышный за запертой дверью. Щепа дернулась под слоем набитых тряпок, и мужчина, державший засов, грузно упал на пол, засучив ногами и задыхаясь. В комнату вошел человек, один из тех, что пришли за отцом и за другими, мельком взглянул на сидящих по койкам людей и разрядил еще один патрон в голову лежащего на полу мужчины.
С тех пор отца старик никогда не видел. Похоронку слать было некуда и некому, искать в раздираемой войной стране родных было бесполезно, а потому надежда вновь увидеться пропала в метели вместе с машиной, в которой увезли отца. Средний брат умер в тот день. Он бежал за машиной, а старший бежал за ним. Крики мальчугана раздавались по всех округе, по скользкой дороге махина не разгонялась, а потому парень на своих двоих настигал железную банку, в которую запечатали его отца. Чтобы выйти из лагеря беженцев, нужно было пройти через ворота, которые охраняли два пулеметчика. Пропустив машину, один из них начал закрывать ворота, и тут подоспел парень. Он рванулся за ограду, а второй пулеметчик, оставивший пост, в своей грузной шинели не смог его ухватить. Старик словно был там, метрах в пятидесяти от ворот, изо всех сил работая ногами и пытаясь успеть перехватить брата. Ворота закрылись, и мальчуган остался там, по ту сторону, все еще бежал и кричал одно последнее слово «папка». Пулеметчик подошел к пулемету, развернул его в сторону уходящего автомобиля. Дорога резко уходила вправо, машина ушла с линии пулемета, но парень оставался буквально под дулом.
Воздух прорезали выстрелы, и маленькое тело упало плашмя посреди дороги. Крупнокалиберка изорвала плоть, и кровавый кусок отлетел далеко в сторону, оставив след в воздухе. Метель куда-то исчезла, и похолодевший старик вновь увидел, как быстро-быстро дергаются ноги брата, как пулеметчик отворачивает дымящийся пулемет. Вдали, среди рева мотора, раздался крик, а у старика вновь сами собой согнулись ноги, и он ринулся к убийце своего меньшого…
Как его потом оттащили от тела пулеметчика, он помнил смутно. Выхватив табельный из кобуры ошалевшего от неожиданности солдата, старик выстрелил в голову убийцы в упор, шансов выжить не было. Но даже после выстрела он продолжал бить в лицо рукоятью пистолета своего врага, бил, превращая в некогда бывшее лицом месиво из крови и снега. Бил, ломая все, что только можно было сломать, и там, внутри головы, что-то рвалось и хлюпало в каше из вытекающей вьюшки. Бил, с диким криком и остервенением погружаясь все глубже в мерзлую землю, заливаясь кровью и потом.
Вот так началась жизнь, о которой старик никогда не любил рассказывать. Вот так война навсегда исковеркала душу человека, превратив в зверя и дав ему шанс выжить. И тут, лежа в мягкой постели, среди самых близких людей, он все еще не мог почувствовать себя в безопасности, все еще боялся и бредил своим прошлым. Он даже не отзывался на свое имя, будто забыл его и не хотел теперь принять. Теперь его звали отец, батька, старик, дед, папа, дедушка…